Игорь Бутман: «Мне повезло, что я учился в Петербурге!»

Более 600 российских и иностранных джазовых музыкантов привлек в город на Неве Первый Международный Санкт-Петербургский джазовый фестиваль. С 22 по 28 июля петербуржцы услышат хедлайнеров и молодежь: победителей I Всероссийского конкурса джазовых исполнителей JAZZПРОМ, узнают имена лауреатов I Всероссийского конкурса джазовых композиторов. Для тех, кто делает первые шаги, пройдет более 30 образовательных событий.

О том, как российские музыканты и публика осваивают язык джаза, «Культура Петербурга» побеседовала с руководителем и одним из хедлайнеров фестиваля, Народным артистом РФ Игорем Бутманом.

– Ежегодно в городах России проходит более 60 джазовых фестивалей! Но, в отличие от родины джаза, Америки, у нас это скорее музыка для избранных. Если не впитал джаз с молоком матери, как научиться чувствовать и понимать его язык?

– Это заблуждение, что с молоком матери американцы впитывают джаз. Джаз в Америке родился и был очень популярен, но и в СССР были очень популярны джазовые оркестры. Сейчас, конечно, этой культуре в США обучают много хороших университетов и колледжей. Но сказать, что с молоком матери -– не правильно.

Как полюбить джаз? А как полюбить оперу, классику? Мы любим жанровые хиты. Кто-то любит Первый концерт Чайковского, а 2-3 уже меньше любят. Музыку невозможно до конца понять, даже я, профессионал, не могу объяснить, почему один и тот же аккорд в одной пьесе мне нравится, в другой – нет. 

– Но помимо стандартов вроде Summertime, кроме джаз-мейнстрима, есть более сложные для восприятия джазовые направления, такие, например, как би-боп.

– Summertime – это тема, дальше начинается импровизация. Есть би-боп... Но мы, когда начинаем читать книги, – мы же не с Достоевского начинаем, а с самого простого, потом читаем Фенимора Купера, потом Конан Дойля, потом «Преступление и наказание», «Бесы». Надо идти через познание, от простого к сложному. Для того, чтобы оценить того же Колтрейна, как он играет Summertime на своем альбоме. У него же есть альбом, который состоит из всех популярных песен, и это самый продаваемый его альбом, ну кроме I Love Supreme – потому что Колтрейн сыграл более простые темы, но со своей импровизацией. 

Сначала надо услышать шедевры, сначала надо поверить, что это можно понять «невооруженным ухом». Начинать с более простых. А у нас простые, всемирно популярные – тот же Гленн Миллер, те же оркестры Эллингтона и Каунта Бейси, Фицджеральд, Армстронг, Оркестры Лундстрема, Ройзмана, Вайнштейна. А дальше уже все усложняется. Но должно быть желание. Надо учиться на шедеврах. Так же как с классикой: сначала ты слушаешь Моцарта, Бетховена, Равеля, Бизе, а потом уже идешь...

– К Прокофьеву?

– Да, а потом уже для тебя это становится не просто мазками на холсте, а цельной картиной. Ты четко все понимаешь, и тебе уже не хватает чего-то более... Ну, это как еда: сначала мы питаемся молоком матери, а потом нам надо уже соленый огурчик. И в музыке все точно так же приходит: иногда уже какие-то диссонансы тебе доставляют удовольствие, новое понимание жизни, новое ощущение. Сначала только консонансы – благозвучия, а потом ты понимаешь; в мире не так все благозвучно, как кажется, и тебе нужно уже, чтобы это отразили в музыке, отразили твое настроение. Любая музыка - это ощущение. Можно чего-то не понимать, но если это сыграно здорово!.. 

Особенно, конечно, важно послушать хороший джаз живьем! Посмотреть на реакцию людей, посмотреть на реакцию музыкантов.

– Как сам джазовый музыкант ощущает себя в момент импровизации, почему это так захватывает?

– Мы зависим от других музыкантов. Если человек не знает ни гаммы, ни историю джаза, не знает историю музыки, историю стилей, тогда это не импровизация! Это либо набор нот, либо набор фраз других людей. Не интересно!

Мы играли с Ленни Уайтом и у нас получились те же эмоции, которые были на пластинке Майлза Девиса "Майлз Дэвис в Париже". И вот, услышав мою интонацию, Ленни сыграл то, что в 58 году играл Тонни Уильямс с саксофонистом – похожую импровизацию. Вот это высший уровень понимания; знания музыки, знания стиля и тогда это те эмоции, которые запоминаешь! 

– Можно узнать характер музыканта просто сыграв вместе концерт?

– Видно, что есть люди, которые готовы к диалогу, уважают и себя и других. Есть музыканты, которые готовы тебя поддержать, или которые, наоборот, готовы тянуть на себя одеяло – их сразу видно. Это сложно объяснить.

– И даже среди талантливых джазменов есть такие, которые не умеют слушать?

– Конечно есть! Их очень много: им скучно играть, они скучают, когда аккомпанируют, только когда у них соло – они просыпаются. А это как раз очень неправильно. Чем отличаются великие музыканты, которые оставили след в жизни: Майлз Дэвис и его квинтет, Колтрейн – они все слушали друг друга и восхищались друг другом в момент исполнения, и это восхищение было всегда неподдельно. Но трудно всегда такую группу собрать. Это дело руководителя.

 – Есть ли в Петербурге сейчас джазовые музыканты мирового уровня?

 – Есть такой саксофонист Дмитрий Семенов, есть Андрей Кондаков – пианист. Почетный гражданин города Давид Голощекин – вообще звезда международного уровня, я это понял давно, но когда приехал в Америку, еще раз убедился в том, насколько это гениальный музыкант. Мы же все представляем, что Америка – это вообще что-то нереальное. А когда Давид Голощекин путешествовал по Америке, к нему подходили американцы и говорили: «Вы открыли для нас джаз!». Это Давид мне рассказал, когда он был первый раз в Америке, мы встречались: я жил в Америке, а он приезжал. И я потом тоже выступал в таких городах, куда не ступала нога джазмена никогда. А это города Колумбус (штат Небраска), Рапид Сити в Южной Дакоте, Шебойган в Мичигане – и там ко мне тоже подошли люди со словами: «Вы нам открыли джаз!»

– Но не секрет, что если музыкант хочет серьезно изучать джаз – он едет в Америку.

– Об этом мы только мечтали. Почему? Потому что джазовое образование хоть и началось у нас в 74 году, – в училище Римского-Корсакова я учился, – у нас формально до 74 года никто никогда не учился джазу! И не учился фактически до того момента, как открылись границы. Соответственно, образования джазового у нас не было. У нас было стереотипное мышление: сначала ты выучи классику, а потом уже на классике сможешь что-то делать. Это и так и не так. Классическая гармония – это одна гармония, джазовая – это джазовая.

В начальной стадии изучения классической музыки в гармонии параллельные квинты запрещены к использованию. На следующих этапах можно; где более современная классика, там все уже пошло наперекосяк. А в джазе все аккорды, гармонические ходы – там параллельные квинты идут как норма. Это – один из примеров, поэтому если человек выбирает джаз у него должна быть и классическая гармония, как предмет изучения и джазовая гармония, которая во многом отличается. Но во многом они похожи.

– В 2017 Вы открыли первую в России Академию джаза в Москве. Есть ли среди участников фестиваля выпускники вашей Академии?

– У меня в оркестре на баритон-саксофоне играет парень, который только сейчас выпустился из моей академии. И на сегодняшний момент я такого музыканта на баритон-саксофоне в СССР и России еще не знал. Его зовут Константин Бойцов. На фестивале он выступает в составе моего оркестра и еще наша молодежь самостоятельно играет на открытых  площадках. Еще один музыкант не из моей Академии, но который в Ростове-на-Дону закончил колледж искусств – Григор Паносян. Я его услышал когда ему было 18 лет, он стал  победителем конкурса «Мир джаза» в Ростове, тут же я его пригласил на фестиваль «Будущее джаза» в Москву, а еще через 3 месяца пригласил в свой Оркестр. Еще один питерский трубач у меня играет, ему 21 год, Андрей Середа, ­– он учится в Академии Гнесиных на джазовом отделении. Мы очень активно работаем над получением лицензии на высшее образование в моей Академии джаза, потому что пока это среднее учебное заведение, но бюджетное, государственное.

– Кто же преподает в Академии, если вы говорите, что у нас никто не учил джазу?

– Сейчас многие музыканты имеют заграничный опыт, многие учились в Америке, Голландии, кто-то в Англии, там, конечно, гораздо больше информации. Раньше вот, допустим, это было чудо, что Геннадий Львович Гольдштейн, великий саксофонист, аранжировщик, композитор, преподавал в училище сначала Римского-Корсакова, потом Мусоргского. Вот он на так называемой специальности давал все: и на инструменте как играть, и гармонию, и историю джаза. Давал записи и американских исполнителей и свои гениальные. Кроме него у нас в училище практически никто не преподавал джаз. Это мне повезло, что я учился здесь в Петербурге и, благодаря Гольдштейну, у меня все и получилось. И потом уже после Гольдштейна я поступил на работу к Голощекину.

– Какие музыканты российской джазовой школы больше ценятся за границей? 

– Пианисты, наверное. Фортепианная школа академическая у нас хорошая и на этой мощной основе формируются джазовые музыканты, которые не бросают классическую музыку, такие как Леонид Чижик, Даниил Крамер... Есть и музыканты, которые в свое время окончили училище Генсиных, но оказались в Америке. Александр Сипягин, трубач. Сейчас на слуху молодой парень из Ростова-на-Дону, который окончил Berklее Соllege of music и институт Херби Хэнкока, Артем Баденко, саксофонист, ему 25 лет.

– Согласны ли Вы с распространенным мнением, что самое слабое звено российского джаза – вокалисты? Некоторые сетуют, что связки афро-американцев устроены иначе и белым вокалистам в принципе за ними не угнаться. Это так?

– Это все чушь! Мы были на Тавриде (обучающая программа арт-кластера Таврида от «Академии джаза Игоря Бутмана» прошла в июле 2024 в Крыму (ред.)), там прекрасно пели юные девушки, поразившие меня своим мастерством.

А такое мнение, о котором вы говорите, существует потому, что в джаз очень часто рекомендуют идти людям, у которых нет ни слуха, ни голоса. Таким часто говорят: вы знаете, вам надо в джаз, потому что ни в оперу, ни в поп музыку их взять не могут...

Но это не только в России – в Америке тоже! Я вам скажу, что в Америке сейчас таких джазовых вокалистов, как Элла Фицджеральд, или Сара Воан – уже нет. Вот сейчас девушка завоевала два Грэмми, ее зовут Самара Джой. Она приезжала к нам, выступала на наших фестивалях еще до своего американского триумфа. Самара получила Грэмми как лучший новый артист во всех категориях, не только в джазе. Но я бы не сказал, что у нее прямо выдающийся вокал, он чуть лучше среднего, просто она молодая, обаятельная и трудолюбивая.

– А что сложнее всего привить российским джазовым исполнителям из того, что, как говорят, «в крови» у афроамериканских вокалистов.

– Ну вот возьмите Ларису Долину – она же любому афроамериканцу даст фору.

– Одна...

– Одна. Ну, а назовите американскую современную певицу уровня Эллы Фицджеральд? Есть у нас девочка, которую зовут Варвара Убель. Она выступает здесь, собирает аншлаги. Она из Новосибирска, живет в Петербурге. Она мне больше нравится, чем Самара Джой, которая выиграла несколько Грэмми. 

– Все же нашим джазменам что сложнее всего дается?

– Ничего, надо просто заниматься и убрать из головы все стереотипы. Я, допустим, не пою, но хотел бы. Я – руководитель фестивалей, собственного ансамбля, могу и петь. Но я понимаю: чтобы мне петь, я должен сесть и заниматься как на саксофоне – по 8 часов в день. Чтобы скоординировать свой голос со слухом, все это услышать и сделать, нужно серьезно работать. Многие вокалисты неправильно дышат, многие думают, что за 1 час занятий, даже без теории музыки, можно научиться петь и быть какой-нибудь Эллой Фицджеральд. Нет. Нужно огромное количество времени на подготовку, надо знать музыку.

– В чем, на ваш взгляд, главная проблема российского джазового образования?

– Честно говоря, проблем нет; единственное, нужно обратить большее внимание на теоретические дисциплины, чтобы их упорядочить. Просто у нас есть методические рекомендации, которые являются оправданием педагогов в том, чтобы ничего не делать. Бывает, когда методические отделы рекомендуют что-то, что является прошлым веком. Но я же общался и общаюсь с Министром образования. В своё время мне Андрей Фурсенко сказал: «Игорь, я в джазе не разбираюсь и министерство тоже. Вы напишите, вы сделайте предложение, а мы отработаем»

И вот над этим мы сейчас работаем. Над тем, чтобы молодым музыкантам и преподавателям дать карт-бланш в их понимании как вести ученика. Больше дать свободы, не бояться инициатив, идти вопреки условным нормам образования. Работать на результат. Это сложно, если ребята в Академии Гнесиных и у нас тоже говорят: «А я иду строго по правилам!» Вот эту заскорузлость и боязнь инициативы надо преодолеть.

– Какой будет образовательная часть Первого джазового фестиваля?

– Очень хочется, чтобы люди, которые интересуются джазом, учатся, услышали истории великих музыкантов от них самих. В Москве у нас была специальная площадка на ВДНХ, где мы делали программу совместно с Обществом «Знание». А здесь у нас будет Лекторий в Юсуповском саду. Проведем встречи, лекции, беседы, мастер-классы...

Это все тоже для того, чтобы передать опыт, услышать, узнать, какие у людей бывают стереотипы. Собственное представление либо сдерживает людей, либо наоборот. Они работают над всем, не понимая, что надо сконцентрироваться на чем-то одном.

Вот вокалисты, например... У меня сын поет, красивый тембр, может не супер-сильный голос, но очень чистый. У него очень хороший слух, но я понимаю, что мне надо сделать так, чтобы он, может быть, взял уроки у музыкантов классического направления, потому что школа оперного пения – она настолько древняя, правильная... Мой дедушка этим занимался, жаль, что его уже нет. Дедушка был скрипачом, потом регентом в церковном хоре и пел в театрах, вот такой у меня дед!

– Как же вы в джаз попали?

– А это папино влияние... Но дед не возражал: лишь бы без дела не болтался!

– На пресс-конференции Вы с Ларисой Долиной вспоминали, как долго боролись за то, чтобы джаз в стране перестал быть запретным – и победили. Сейчас иные проблемы. На фестиваль в Петербург приедут не все приглашенные зарубежные звезды?

– К сожалению, были отказы – некоторые музыканты выступили в июне в Москве, потом на них так серьезно надавили наши иностранные недруги джаза... что музыканты были вынуждены отклонить наше приглашение.

– Несмотря на политическую ситуацию, моду на отмену культур, Вы продвигаете в России джазовое образование и курируете джазовые фестивали, причем Первый джазовый проходит при поддержке ПФКИ. За что боретесь теперь?

– Это борьба за нас самих. За наши мысли, понимание того, что мы должны быть самыми лучшими во всем. Когда мы будем все делать лучше всех – к нам будет другое отношение.

Мы сейчас доказываем это – в джазе, во всем, но еще предстоит длинный путь.

Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: spbcult.ru