Сергей Старостин: «Народная музыка – не для показухи, она для себя!»

3 августа в Санкт-Петербурге пройдёт X юбилейный этнический фестиваль «Музыки мира». Один из самых ожидаемых гостей – московский музыкант с мировым именем, певец и автор песен, этнограф и продюсер Сергей Старостин поведал «Культуре Петербурга» о тайных музыкальных связях народов мира и поколений. А еще рассказал о новом проекте, который представит на фестивале.  

– Cергей, этно-музыкальный Петербург – в предвкушении встречи! С чем Вы приезжаете на фестиваль, будут ли сюрпризы?

– Сюрпризы всегда есть, обновляем постоянно программу и даже по ходу выступления возникают какие-то изменения. Программа составлена заранее, но, в зависимости от зрителя, могут возникать ситуации, когда что-то непредсказуемое происходит. Например, когда есть какой-то отклик публики особый, или больше детей в зале – могу себе позволить что-нибудь детское спеть, если вижу в этом необходимость. Или могу интерактив какой-то завести с аудиторией. Певческие способности публики проверить, к примеру: насколько они способны поддержать музыкальную историю.

– Вы известны не только как вокалист, но и как мультиинструменталист. Какие русские инструменты в этот раз услышит публика?

– Инструменты будут разные, традиционные, которые я использую на концертах – это гусли псковские, это парная свирель из Смоленской области, это рожок тверской, это колючая дудка из Белгородской области (калюка), обычная натуральная флейта, сделанная из ствола зонтичного растения – дудника, или татарника колючего – как повезет. 

– Делаете инструменты сами? И есть ли любимец?

– Они способны рассказать разные истории, у них разные голоса, разная природная специфика, они мои друзья-помощники. Не могу назвать нелюбимым какой-то: не дай бог – подведет в следующий раз. Сам делаю, но вот гусли – наиболее сложный инструмент, который я делал и сам, но предпочитаю все-таки мастеровые – есть мастера, которые лучше меня справляются. А духовые инструменты я сам, да.

– Вот дудку калюку как смастерили?

– Она из трубчатого растения изготовлена. Я не хочу рекламировать борщевик – потому что это растение ядовитое; правда, когда оно высыхает осенью, из него можно делать дудки. Но только не из живого и свежего – потому что это очень опасное растение! А так просто пустотелых растений у нас довольно много – амурник есть пустотелый, дудник. И поэтому довольно просто сделать инструмент буквально за три минуты. Из сухого.

– То есть, можно сказать, что нас окружает музыка?

– Вообще, да, именно так. Музыка – в пространстве она рассеяна, и если пытливый глаз, и если есть опыт, то, в принципе, человеку несложно из любого растения, которое ему попалось на глаза, сделать музыкальный инструмент, тот или иной.

– Серей, Вы, кларнетист с академическим образованием, увлеклись фольклором после первой экспедиции, еще будучи студентом первого курса консерватории. По сей день продолжаете ездить по регионам, собирая русские песни. Как изменилась ситуация за эти десятилетия, остались ли бабушки-хранительницы сокровищ?

– За годы, пока проходили экспедиции, я тоже превратился из юного фольклориста в дедушку (смеется) и поэтому, те бабушки, которые были в мое время – многих из них уже нет. Но бабушки постоянно прибывают: они никогда не кончаются. Время идет и поколения стареют, набираются мудрости, возвращаются к своим первоистокам; часто такое бывает в деревне. И, если порой кажется, что у нас уже ничего нет, ­тишина, то это не совсем так. Конечно, общий массив народных песен в деревне стал гораздо менее богатым чем был, но, тем не менее, в некоторых отдельно взятых селах народ еще поет и помнит.

– Ну, расскажите о первом своем открытии и о каком-то из недавних?

– Первое это было открытие мира, о котором я мог судить только опосредованно. Хотя в моей собственной семье моя бабушка, которая была со мной в детстве – она деревенская, из Тульской области, Дубинского района, такая деревня Головино. Она переехала после войны уже в город и нас воспитывала. В моей памяти осталось то, чем она меня развлекала и чем она меня баюкала – вот эти интонации родные, они остались. Потом, когда и я повзрослел, и постарела бабушка, и родители тоже – моя бабушка с моей мамой и родной теткой – они составляли трио и совершенно не стеснялись на наших встречах семейных петь, открывать голос. И это было для меня таким подарком неожиданным, потому что я воспитывался и обучался как профессиональный музыкант, и мне было чудно и удивительно, что не знающие нотной грамоты мои родственники так ладно поют.

Но совершенным потрясением было – когда я оказался в фольклорной экспедиции уже в деревне, в месте, где все это бытовало, было живо. Это была Рязанская область прекрасная. И вот там, наедине с поющей бабушкой, которая согласилась пойти на контакт и вспомнила свою молодость, и вспомнила свои песни, которые она пела на хороводах, на свадьбах и весной… Вот это было чудесно, это произвело во мне какой-то переворот! Для меня это была какая-то параллельная культура, о которой я мало знал и не представлял, что она существует в таком качестве.    

– Что именно так потрясло: содержание песен, голос, интонация? Отчего «мурашки» побежали?

– Вы знаете, это точно не от сюжета. Потому что песни, которые поются в традиции, в деревнях – там очень много таких диалектных звуковых особенностей, еще и в том, как ведется голос, каким образом плетется это кружево песенное… И неопытному человеку далеко не всегда можно понять, что же поют: как будто поют на иностранном языке! Потому что слоги очень распетые, более того, привычная нам московская речь, она там, в Рязани, уже рязанская – рязанский диалект и так далее, не говоря уже о других областях – о севере, западных традициях, где текст не очень угадывается... А тронуло меня доверительное, открытое, честное очень музыкальное исполнение. Человек поет, изливает свою историю и создает вокруг меня атмосферу, включает меня в эту свою историю с помощью музыки. И я забываю обо всем, у меня выключаются мои анализаторы! У музыкантов есть всегда в голове анализатор – правильно поет, или неправильно, правильно ли ноты и тому подобное, так вот, это как раз тот момент, когда тебя выключают совершенно из процесса критики и анализа и ты погружаешься в волшебное состояние слушания этого пения. И действительно, это были мурашки, да.

– А из последних удивлений чем поделитесь? Находятся ли сейчас в экспедициях музыкальные «жемчужины»?

– Я скажу так, что большая часть сел и деревень российских за последние сто лет собирательской деятельности, она изучена. И материалы существуют в самых разных собраниях этнографических в разных учреждениях. Но, тем не менее, можно и сегодня, поехав в какие-то более-менее заповедные места, увидеть поющих людей. Мне повезло: два года назад меня пригласила экспедиция, которая поехала на Дон к казакам, в казачьи станицы. Я был несказанно удивлен! Это было такое яркое впечатление, что, оказывается, та молодая поросль, которую мы в свое время, 50 лет назад, – не принимали во внимание, общаясь только с самыми пожилыми людьми, ­– так вот, они, повзрослев, оказывается, сохранили песни. Может, не во всем объеме, качестве, которое было когда-то, но сохранили, поют. Песни помогают им сегодня жить. Поют просто для себя – например, погрустить о чем-то. Это обычная традиция: вы собираетесь и, извините, не сидите за столом и водку не пьете, а вы собираетесь затем, чтобы попеть. Это уникальная, конечно, сама по себе ситуация, почти утраченная сегодня, но кое-где еще сохранившаяся.

– На фестивале в Петербурге будут исполнятся песни, собранные в экспедициях?

– Практически все песни, которые будут исполняться – записывались мною там.

– Жителю мегаполиса ощутить сопричастность с отечественным фольклором сложно. Народная музыка, которую мы с детства слышим с экранов телевизоров и в концертных залах, не всегда «откликается». А вот когда сам поешь, или, например, записи Moscow Art Trio слушаешь, или «живьем» Сергея Старостина, возникает чувство: это касается тебя лично. То есть, вроде то и другое – фольклор, но бывает, когда магия остается, а бывает, когда она полностью «выпарена». Вот как вам удается ее сохранять?

– Спасибо за комплимент. Дело в том, что первые потрясения от фольклорных поездок и от общения с этими замечательными людьми, исполнителями народными, как-то выстроило внутренний камертон. И я для себя понял, что здесь нельзя блефовать: народная музыка вообще не для этого, она не для показухи, она для себя. А проблема тех, кто поет народные песни – это действительно в советский период имело место быть: и коллективы, и отдельные исполнители народные, обладавшие хорошими голосами – они пели это не для себя, а для аудитории. Где-то приукрашивая, где-то пережимая, – это не было высказыванием от души.

Мне кажется, народную песню надо слушать сердцем, это очень важно, и тогда вы найдете тех исполнителей, которые заставляют вас задуматься, заплакать, засмеяться реально. Это – не клоунада, это очень серьезные вещи, которые народ формировал в течение веков, из поколения в поколение, оставляя самое важное. Хотя в современном фольклоре, в советский период возникшем, много банальщины было, популярность городских романсов – я считаю, это не самый ценный материал…

– Чего не знает о народной музыке большинство людей и что непременно нужно услышать тем, кто хочет углубиться в тему?

– Сложно что-то советовать, потому что на неподготовленное ухо довольно тяжело воспринимать аутентичный материал. Можно было бы послушать какие-то записи: я бы посоветовал людям, которые вообще не в теме, послушать исполнителей, которые пели индивидуально – не в ансамбле, не в дуэте, а сами по себе. Таких певцов выдающихся было несколько за всю историю, их даже записали на грампластинку и выпустили в свое время, еще в 70-80-е годы Апрелевский завод грампластинок. Это – Глинкина Аграфена, это Ольга Трушина, это Ольга Сергеева, это Ефим Сопелкин, это Анастасия Никулушкина из казаков-некрасовцев – тех казаков, которые когда-то ушли в Турцию и потом, после революции, вернулись сюда и сохранили в почти первозданном виде традицию, которая бытовала 300 лет назад, можете представить! Это само по себе удивительно.

И вот, зарядившись от этого, можно пойти дальше, можно слушать музыку нашего северо-запада, и центра, и востока от Москвы, и южнорусские, белгородские, курские песни. Но некоторые, не совсем посвященные люди, цепляются за современных исполнителей. Вот в моей жизни тоже такое было. Несмотря на то, что я ездил в экспедиции и был знаком с народными исполнителями, и учился у них, и слушал их очень много, я обращал внимание и на то, что происходит вокруг. Меня, например, восхитила в свое время работа Дмитрия Покровского, его коллектива – он оставил записи. Меня восхитила, например, работа неожиданная Александра Градского, который выпустил – мало кто знает об этом – но он выпустил альбом «Русские песни». Он работал с архивами: ему положено было, как композитору, в образовательной части учебной, слушать и расшифровывать народные песни. И вот он этим так увлекся, что решил создать на те песни, которые ему понравились – композиции свои. И мне кажется, это очень удачный и очень интересный альбом.

– Почему люди перестали петь и возможно ли эту традицию возобновить, или это уже невозвратимо?

– Я бы не стал обобщать, что все перестали петь… Напротив, я для себя подмечаю момент важный: сейчас очень много молодежи, которая цепляется за корневую музыку, которая повернулась к ней лицом и которая поет народные песни. Причем, поет не для сцены и зрителей, а для себя. Кто интересуется этим, может найти в интернете такой проект, который называется «Век». Это удивительный проект, созданный Дмитрием Матвиенко. Он поет казачьи песни и он решил увековечить поколение 90-х – 2000-х, которое поет народные песни. Это – обычные люди, как правило, не музыканты даже, которые поют свои корневые народные песни; люди из разных областей. Они не рядятся, не наряжаются ни в какие сценические костюмы – они в своей обычной одежде сидят на лавочке, или просто стоят где-то на природе и поют. И это имеет такое мощное воздействие сегодня: некоторые клипы насчитывают миллионы просмотров! Я уж не говорю про комментарии к этим клипам, где просто обычные люди пишут: «Вы разбудили в нас что-то родное!». В общем, это сильная тема.

А почему не поют остальные люди – ответ, наверное, на поверхности: все ушли в свои гаджеты, закрылись и создали там свой мир. Что они там поют и что слышат – одному богу известно. И ушла среда – практически ее не осталось. Нарушаются семейные традиции, устои. Дети не хотят жить с родителями, это понятно, но и когда они приезжают к ним – не получается это общее, чтобы песня объединяла семью, объединяла близких родственников. Помню даже по своей семье: когда мы собирались на праздники – родня вся пела. Вот это то, с чем я столкнулся. Сегодня этого нет. Это очень сложно и непонятно, как эту историю исправлять. Но еще раз повторяю: не все так грустно. И есть поколение, прямо большое количество молодых людей, которые знают песни и поют.

– Культурный код все нынче ищут… А вот Вы часто говорите, что вся музыка происходит от одной матери ­– как это понимать?

– Если по-крупному, то европеоиды все, в принципе, друг на друга похожи и большой разницы там нет. Если Вы хорошо знаете, например, традиционную музыку Италии, Шотландии и России, то Вы обнаружите огромное количество связей. Например, есть инструментальная музыка – тарантелла или те же джиги, исполняемые в Шотландии, и тульский наигрыш традиционный – если вы послушаете, то поймете, что там схема одна и та же практически, лады практически одни и те же! Немножко меняется темп, язык там свой, это понятно, но с точки зрения музыки в целом, ­– мне приходилось и с итальянцами играть и с французами – они сразу мгновенно входят: «О, так это как у нас!». В этом плане вся европейская музыка – единое поле. И тут даже менталитет не срабатывает. Вокруг чего кружится… 

Если Африканская цивилизация, Азиатские народы, Индия, Китай и так далее – то, конечно, там ментальность другая и там немножко другая музыка. Но и в Индии огромное количество таких архетипов, которые, на поверку, очень созвучны тому, что мне приходилось слышать. Особенно касательно инструментальной музыки. Но и в вокальной сфере это тоже слышно. Плач, например… Случается, происходит где-то какая-то трагедия в традиции, и вот как плачет и голосит африканская женщина, и как плачет и голосит наша женщина – никакой разницы, по большому счету, нет. Это одно и то же переживание, которое способствует рождению определенных способов звукоизвлечения, посылу.

– И вот, в связи с выше сказанным, что же такое для Вас культурный код, нужно ли вообще его искать?

– Ну, во-первых, теоретизировать вокруг культурного кода нет смысла никакого. Могу сказать одно: в течение многих столетий в глубинах, в недрах народа формировалась культура музыкальная, поэтическая, словесная. Она формировалась, она выбрала и собрала эти культурные коды: они есть уже в культуре нашего народа. Достаточно к ней просто прислушаться. Искать особенно не надо: это все есть, создано и не надо изобретать никаких велосипедов. Нужно просто быть ближе к земле, к народу и тогда все будет хорошо.

–  Давайте поговорим о вашей личной творческой судьбе, о планах ближних и дальних!

– Моя творческая судьба связана с современной жизнью, с процессами происходящими, я очень внимательно слежу за тем, что происходит, пытаюсь включать в свою орбиту молодых, которые появляются, с которыми интересно. Если, конечно, им это интересно и если они не капризничают. Предлагаю свою участие в проектах.

– Это отразится в вашем выступлении на фестивале «Музыки мира»?

– Мы будем играть составом очень интересным, он называется «Отцы и дети» – это такая преемственность поколений условная. Я выступаю в роли отца, а, например, Таисия Краснопевцева, моя крестница – в качестве моей последовательницы. И мы обнаруживаем какие-то общие связи, мы поем вместе, друг от друга заряжаемся. Кроме того, с нами в составе прекрасные музыканты, которые играют на классических инструментах академических: контрабас и две виолончели. Как-то так мы и создаем вместе истории. 

– А если о дальних планах говорить, сверхзадачах?

– Вторая тема, которая беспокоит меня больше всего – хотелось бы, чтоб она в перспективе нашла свое разрешение – это проблема открытости и доступности фольклорных архивов. Хочется, чтоб они были так же доступны, как любая информация в интернете: вы кликнули – и она доступна. Другое дело, что современный человек не очень знает, что ему нужно, но, вместе с тем, тенденции есть и они не сегодня возникли, существуют уже много лет: когда желающие не кануть, не пропасть, а найти сцепки со своими предками – ищут и восстанавливают, к примеру, свое родовое древо. Вы же знаете, это в какое-то время стало очень модным: «Я хочу раскопать своих родственников до какого-то колена, до Петра I хотя бы, если не раньше!» – и у некоторых это получается, и у них прямо такое ветвистое это дерево. Только вот в этом дереве не хватает чего? Не хватает голосов этой эпохи. И если бы мы включили в этот процесс те огромные массивы фольклорных записей!

Это же не безликие записи: они были сделаны от конкретных людей. Там, Марья Петровна Иванова, проживающая в какой-то конкретной деревне конкретного района конкретной области, и, возможно, у нее какие-то потенциальные наследники остались: правнуки, прапраправнуки и так далее… А голос ее томится в этих архивах и родственники сегодняшние, наше молодое поколение, не подозревают, что голос их прабабки где-то может быть. Вот встретиться со своим родственником неожиданным образом – это было бы пределом моих мечтаний. 

– А как сейчас обстоят дела с доступом к голосам прабабушек?

– Сейчас архивы малодоступны. Они собирались специализированными учебными заведениями – филологические факультеты ездили в фольклорные экспедиции, музыковедческие факультеты и прочие. Сейчас даже есть специальность – этномузыколог, уже много лет существующая – они каждый год выезжают в фольклорные экспедиции. Это пединституты, это консерватории, это университеты, это огромное количество учебных учреждений, где фольклорная практика была узаконена. Соответственно, они где-то собирали эти архивы и где-то их хранят. Более-менее известных несколько на всю страну: Фонограммархив Пушкинского дома, неприступный совершенно. Архив Академии имени Гнесиных, Московская, Петербургская, Саратовская консерватории, не будем все перечислять.

Везде есть какие-то архивы, мне непонятно в каком они виде, насколько к ним есть доступ. Я не говорю, что должен быть единый архив: каждый на своем месте должен провести работу, чтобы просто открыть, сделать его доступным. Пусть он будет, к примеру, региональным архивом Ленобласти, главное, чтоб у людей был к нему доступ, чтоб они могли поинтересоваться… и вдруг: «Марья Петровна Иванова – это же моя прабабушка, у меня же от нее только портрет остался!» А оказывается, не только портрет, но еще и голос!        

Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: spbcult.ru