Ольга Надточий: «Повод для творчества найдётся всегда»

На белом языке
На каком языке пишет дождь нескончаемый вечер,
балерины зелёные в ветреном танце кружат?
Дай коснуться мне этой неведомой голосу речи,
чтобы так же красиво звучала в потёмках душа.

Как ничтожно малы, предсказуемы в мелких порывах,
то не ветер, не дождь – суета выставляет нам счёт.
На каком языке входит в воду гигантская рыба,
а потом на каком языке сквозь пространство течёт?

Я хочу улыбнуться, забыться, влюбиться, воскреснуть,
окунуться в живое и выйти сухой из воды.
На каком языке ищет бог в поднебесье невесту,
чтобы память о рае сгустилась в отчётливый дым?

Дай мне время понять, осмотреться и вникнуть в пределы,
их расширить и выйти туда, где язык ни при чём.
На каком языке? Ну давай предположим, на белом,
ослепительно белом, как шёпот космических пчёл.

***
Иногда одиноко не есть хорошо.
Ты хлебнешь тишины и дичаешь душой.
Тесен мир, уместившийся в кокон.
Одинаково всё: одиноко.

Состоянье ли это? Представь, что оно
седовласой японкой стучится в окно,
держит сакуры ветку в прозрачной руке,
и по венам её вместо крови – саке.

Молчалива, моя Одиноко.
Мне поэтому так одиноко.

Не звучит, а хотелось бы. Именно речь.
Человеческой речи журчащую течь.
Эту реку с истоком и устьем:
голос твой – в моё сердце, допустим.

Спой вполголоса мне, Одиноко,
колыбельную русского рока.

***
Никаких измен, поэтому – сожалений.
Как ни двигай мир, всё будет без изменений:
голубое небо и желтое солнце, зелень
на земле, вот Блок на полке, а вот – Есенин.
Переспорь всё на свете, мир перепачкав сажей,
или молча прими и насладись пейзажем.

Время плавно плывёт, словно девушка в кринолине.
Это время HD, монументальность линий,
чёткость пикселей, замедленность положений –

понимаешь Его, как женщину (неужели?).
Я смотрю на тебя и целюсь, и сразу каюсь.
Тишину ловлю. И нежностью проникаюсь.

В это время на мир спустился десант снежинок:
мы просили Господа, к празднику напиши нам.
Это лучше нотаций по чистоте эмоций.
Я ликую: “Гендель?". Ты отрезаешь: "Моцарт".
Тишина вырастает в радость, а радость – в трепет.
Наблюдаем, ребёнок счастлив, из снега лепит.
Недоволен жизнью, пожалуй, один лишь дворник.
На дворе декабрь. Вполне вероятно, вторник.

***
По чему я скучаю? По розовым пяткам,
По молочному рту без единого зуба.
О младенчество сладкое, ты невозвратно,
но так трепетно дышится, так безрассудно
окунаешься в память: вернуться к моменту,
где малыш на грудном, и вы самые близкие!
Вот пушок, на земле ароматнее нету –
целовать и вдыхать, словно травы сибирские!

Он твоей притворяется маленькой версией,
он тобой управляет, он в сердце – сокровище!
Ты от счастья свихнулась. Но это ль не весело?
А иначе какая же это любовь вообще?
Ради этих улыбок забудешь про слабости,
вся в заботах, они, словно звёздные россыпи,
бесконечны. Но ты воскресаешь от радости
и поёшь: Как чудесно, не правда ли, Господи?

***
ты говоришь зовут тебя так-то
ты любишь эти вещи этих женщин
живёшь на такой-то улице
танцуешь такие-то танцы
и вообще ты такой-сякой
я молчу потому что знаю
что ты герцен моего сердца
ты изо дня в день ежесекундно издаёшь свой колокол внутри меня
через дымку воображения
я вижу предметы вибрирующие от твоего звука

ты говоришь а я тебя уже не слушаю даже
ты хочешь пахнуть словами
но я продолжаю тебя не слушать
ты источаешь нечто большее чем слова
нечто большее чем ты сам
ты начинаешь пахнуть мной

мысли бегут истерично в панике умиротворения
птицы рисуют твоё лицо на куполах
и я знаю что так и должно быть и должно было быть
и всё равно говорю
что зовут меня так-то
что я люблю эти вещи и этих мужчин
живу на такой-то улице
рисую такие-то картины
и вообще я такая-разэтакая
но ты начинаешь меня не слушать
ты молчишь потому что знаешь достаточно
чтобы позволить себе это

***
Спрашивают, как сохранить:
видео на ютубе,
морковь на зиму,
инвентарь в Майнкрафте,
арбуз до нового года,
номера при продаже автомобиля…

Угловатый мир вырастает из снов Врубеля,
стирает границы разума,
насилие, чертит, славьте,
знаменует оттенки исхода.
Мир в подвале закрыли,
силятся схоронить.

Паника, нотки убыли,
вопрос неуместности праздника.
Девушка в желтой кофте
говорит: «Как страшно» – на пике моды,
Тревога – основа стиля.
Странно, не гуглится жизнь сохранить.

***
«Когда закончатся текущие события,
тогда и публикуй улыбчивые фото,
рассказывай как молодо и дерзко
ты проживала траурные дни,
не покрываясь краской виноватой», –
советовали знающие люди.

Пока идут текущие события,
снег умирал, и воскресали кроны,
ручьи гоняли камни по ложбинам,
как футболисты мяч за кубок мира,
какого-то неведомого мира.
Мы привыкали, к страху прирастали
и продолжали жить с нелёгким чувством.

Мы танцевали на обрядовой поляне,
там бабочки на ирисах сидели,
и Енисей, мельчая на глазах,
оскаливал зализанные камни,
распространяя запах тухлой рыбы
и прогоняя нас обратно к людям.
Мы шли, мы пили там и пели песни.

Мы наблюдали дятла, он – был прежним:
стучал, молчал, летел, куда хотелось.
Мы белку наблюдали, та орехи
закапывала в монастырских клумбах.
Дул ветер, опадали листья.
Церковный старец говорил с плаката:
“Кто наблюдает зло без отвращения,
Тот скоро испытает кайф от зла”.
Я точно не запомнила цитату,
но старца звали, кажется, Василий.

Мы не хотели зла и отвращения,
мы выпали из мрачного контекста.
Мы наблюдали дятла, белку, ветер,
Пока идут текущие события.

***
Улетают в долину волшебную стаи стрекоз.
Я ловлю их сачками зрачков и складирую в память.
Дураки говорят: “Ерунда, это делать легко”.
И бегут дураки, чтобы счастье потрогать руками.

Выцветает пейзаж от нашествия дураков.
Я ловлю их сачками зрачков и складирую мимо.
Мудрецы говорят: “Ерунда, это делать легко”.
Закрывают глаза, потому что всё внешнее мнимо.

Мне глаза не закрыть, продвигаюсь немного вперёд,
тишину крепко стиснув внутри, словно скользкую рыбу.
Поезд крутит вовсю черно-белые фильмы берёз,
где почти невозможен хотя бы какой-нибудь выбор.

***
Не люди, нет, но отзвуки людей
волнуют разыгравшуюся память.
Шаги и голоса, прикосновения,
и шорохи, и скрипы половиц,
и даже скрежет спящего – волнуют –
и приближение автомобиля,
и этот лай, направленный во тьму –
питают память, и она растёт.

Когда-нибудь большая тишина
заговорит. Едва пропустишь это.
Пока же мир трансляцию ведёт,
и отзвуки, как музыка, звучат.
Чем глубже, тем отчетливее слышишь
себя и мир, который – вне себя.

И память выступает словно мост
между тобой тогдашним и тобой,
которому случиться предстоит.

Сейчас же ты гуляешь по мосту
и камешки бросаешь в реку жизни,
не понимая толком – для чего,
поскольку у реки корявый почерк.