Опубликовано: 17 февраля 2025 года
– Можете ли Вы вспомнить свой самый сложный спектакль?
– Нет, у меня нет самого сложного спектакля, в каждой постановке есть свои сложности, легких не бывает. Это и интересно! Порой думаешь: «Ну что там - балет, легкий вроде бы»… А потом начинается… Появляются препятствия: условно говоря, не могут «штаны нормально сшить» или сделать это вовремя. Даже легкий спектакль может обернуться испытанием… Самая частая, постоянная проблема – это нехватка времени. Его всегда мало. На изготовление, на качественную доработку проекта. Самая распространенная фраза в производственных цехах накануне премьеры: «Нам бы еще недельку». Я практически все время нахожусь в режиме «кони скачущие».
– Недавно Вы работали с театром имени Шаляпина, где во время первого отделения зрители могли оценить постановку «Алеко», а второго – «Иоланты». Как Вам удалось совместить два разных спектакля?
– Сначала было даже чуть-чуть страшно: тут - цыгане, а там – готическая эпоха. Но невероятная музыка и внутренняя красота обеих историй помогли их соединить.
– Ну еще и опыт, наверное. Что послужило отправной точкой? Вообще – всегда ли существует некая отправная точка?
– Да, отправная точка есть всегда, она может выглядеть по-разному, может быть нематериальной, но находится какой-то крючок, за который цепляется все остальное.
– А в этом конкретном случае?
– Живопись. И не только в этом случае. Живопись как жанр часто становится тем самым крючком. В случае с «Алеко» и «Иолантой» я оттолкнулась от картины немецкого пейзажиста-романтика Каспара Давида Фридриха «Монастырское кладбище в снегу». У него на холсте – старые голые деревья и среди них - руины готического храма. И вот цыгане в «Алеко» шли, шли и развалины нашли. Там они и остановились на ночлег, во время которого происходят трагические события пушкинской поэмы и оперы Рахманинова. «Иоланта» стала своеобразной жизнью этого же места задолго до того, как оно превратилось в руины. Так связующим звеном стало открытое пространство около церкви.
– От текста тоже отталкиваетесь?
– Разумеется. Но от музыки в гораздо большей степени. Музыка дает более сильный эмоциональный посыл, чем слово.
– Вы, стало быть, в процессе создания спектакля все время музыку слушаете?
– Да, конечно, пока не будут готовы все образы. Музыка, живопись: чтобы сделать что-то новое, шагнуть вперед, надо обязательно оглянуться назад и вглядеться в прошлое. С какой-то, на первый взгляд, небольшой детали все и начинается, а потом обрастает подробностями и складывается в целое. Меня захватывает работа с музыкальными театрами именно тем, что музыка объединяет в своем звучании усилия всех постановщиков: режиссера, художника-сценографа, художника по костюмам, художника по свету…
– В спектакле используются современные цифровые технологии, как они повлияли на Ваш подход к дизайну костюмов? Приходилось ли адаптировать свои идеи под визуальные эффекты?
– Нет, это визуальные эффекты должны под нас подстраиваться. В случае с «Иолантой» у нас нет цветов, как это обычно бывает, нет красных и белых роз. У нас это все решено светом, на заднем плане появляется что-то похожее на цветы, некое облако, которое становится или красным, или белым. И в конце героиня прозревает, получает любовь, понимает, что такое жизнь, через боль и шок познает этот мир. И мы в постановке в этот момент показываем зрителям открывшийся ее чувствам беспредельный звездный космос.
– Есть ли в Ваших костюмах какой-то скрытый символизм или метафора, который зрители могут сразу не заметить?
– Нет. Я не претендую на использование каких-то скрытых смыслов или сложных подтекстов. В оперном спектакле все должно быть понятно. В «Алеко», например, горящие сердца мужчин и сильная страсть представлены раскаленными углями, а женское начало – платьями, внутри которых мерцают созвездия. Это образно, но не слишком сложно, идея ясна. В «Иоланте» из каменных плит составлен лабиринт, в котором блуждает главная героиня, это тоже вполне понятный визуальный образ.
– Сколько времени в среднем занимает работа над постановкой?
– Увы, все меньше и меньше. Темп нашей жизни ускорился. Вообще, обычно ситуация обстоит следующим образом: первый месяц-полтора уже при изучении материала ты придумываешь, как его можно воплотить на сцене, общаешься с режиссером, затем делаешь макет, представляешь его художественному руководству театра, руководителям производственных цехов. На согласование технических вопросов и составление сметы уходит еще месяц. Наконец закупаются материалы, ткани, и начинается производство. В среднем, при благоприятных обстоятельствах, процесс выпуска спектакля занимает полгода. Однако часто бывает так, что всё приходится делать в куда в более сжатые сроки.
– А сколько человек обычно задействовано в работе над созданием костюмов и декораций?
– Много, поверьте. По костюмам это два цеха: мужской и женский — около 20 человек. Это только те, кто шьют. Плюс еще художники-технологи по костюму. Есть специалисты, которые создают обувь. Головные уборы и парики – это отдельные мастера. Затем - реквизит, декорации. В этом процессе тоже задействовано много людей: одни создают чертежи, другие - варят по ним декорации, третьи - их обшивают, четвертые - вставляют световые элементы, пятые – покрывают бутафорской фактурой, шестые – пропитывают противопожарным составом, седьмые - расписывают. И все надо держать на контроле, ездить по всем мастерским, ведь делается всё разными специалистами.
– Художник-сценограф должен разбираться во всем?
– Во всем, плюс «еще столько же». Профессиональный художник-сценограф должен знать больше, чем все остальные. Причем во всех деталях.
– Каких, например?
– Как быстро и качественно сделать так, чтобы костюмы нигде не тянули, даже если артист внезапно располнеет, как предусмотреть быстрые переодевания артистов, как закрепить световой прибор в том месте, где его закрепить теоретически невозможно… При этом учитывать все правила безопасности. Как за несколько минут починить средневековые доспехи или туфельку эпохи Возрождения. Сценограф-профессионал не просто рисует картинки, он знает, как все создается на деле: как шьется, как скрепляется, какие нюансы, какие секретики…
– Но это невозможно.
– Возможно, но таких специалистов, мягко говоря, очень мало. Это относится скорее к «старой школе».
– Вы к ней принадлежите?
– Мой папа - художник-сценограф «старой школы». Мама – тоже театральный художник. Вы знаете, как раньше сдавали макеты декораций на худсовете?
– Нет, откуда? Как?
– Изготовлялся полностью работающий макет настольного размера. Со всеми функционирующими деталями: нажимаешь на кнопочку, дергаешь за ручечку, и всё двигается и светится, каждый предмет на сцене - на своем месте, все расчеты математически выверены. Художник обязательно был и технологом, изучались такие предметы, как черчение, геометрия, физика. А сейчас что? Распечаточки.
– А Вы все умеете?
– Многое. До Театральной Академии я окончила бутафорское отделение (художественно-декоративное отделение Нижегородского театрального училища им. Е. Евстигнеева, - прим. ред.), работала художником в кукольном театре, а это очень полезный опыт.
– Вы учились у самого Вячеслава Окунева – народного художника, являющегося главным художником Михайловского и художником-постановщиком Мариинского театров. Окунев действительно – великий?
– Да, безусловно. Он может все! Он – Мастер, передающий традиции той самой «старой школы».
Показ оперного вечера «Алеко» и «Иоланта» состоится на сцене Эрмитажного театра 28 февраля.
Персонажи оперы «Иоланта»
Персонажи оперы «Алеко»
Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: spbcult.ru
Ваш комментарий
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии
Авторизоваться