В отличие от других «шестидесятников» Булат Шалвович крайне редко приезжал в Ленинград. И для того была причина: реакция одной из ленинградских газет на концерт барда, который состоялся 14 ноября 1961 года в Ленинградском Дворце работников искусств им. К.С. Станиславского (Невский пр., 86).
Бард Владимир Высоцкий считал Окуджаву своим крестным отцом в поэзии. Он познакомился с песнями старшего товарища по цеху, по всей видимости, в Ленинграде.
…Я когда-то давно услышал во время съемок в Ленинграде, по-моему, даже это было, услышал, как Булат Окуджава поёт свои стихи. И меня тогда поразило. Я писал стихи, как всякие люди молодые пишут стихи, и я подумал, как на… насколько сильнее воздействие его стихов на слушателей, когда он это делает на… с гитарой. То есть, когда кладет их на какую-то ритмическую музыкальную основу и исполняет. И я подумал, что, может быть, попробовать делать то же самое
вспоминал Владимир Высоцкий в книге «Четыре четверти пути».
Булат Шалвович все же три с половиной года прожил в Ленинграде, когда он перебрался к своей новой жене Ольге Арцимович на улицу Жака Дюкло.
Собрали стихотворения Окуджавы, посвященные Ленинграду, в одном месте.
«Нева Петровна, возле вас...»
А.Ш.Нева Петровна, возле вас - всё львы.
Они вас охраняют молчаливо.
Я с женщинами не бывал счастливым,
вы - первая. Я чувствую, что - вы.
Послушайте, не ускоряйте бег,
банальным славословьем вас не трону:
ведь я не экскурсант, Нева Петровна,
я просто одинокий человек.
Мы снова рядом. Как я к вам привык!
Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.
Я знаю: вас великие любили,
да вы не выбирали, кто велик.
Бывало, вы идете на проспект,
не вслушиваясь в титулы и званья,
а мраморные львы - рысцой за вами
и ваших глаз запоминают свет.
И я, бывало, к тем глазам нагнусь
и отражусь в их океане синем
таким счастливым, молодым и сильным...
Так отчего, скажите, ваша грусть?
Пусть говорят, что прошлое не в счет.
Но волны набегают, берег точат,
и ваше платье цвета белой ночи
мне третий век забыться не дает.
1959 г.
Входит в «Избранное. Стихотворения», 1989.
«Ночь белая. Спят взрослые, как дети…»
Ночь белая. Спят взрослые, как дети.
Ночь белая. Ее бесшумен шаг.
Лишь дворники кружатся по планете
и о планету метлами шуршат.
1959
Летний сад
...Это было тогда,
когда
помутнела в Неве
вода
и, отфыркиваясь устало,
всем пробоинам вопреки
допотопные броневики
становились на пьедесталы;
и по Летнему саду
бродил солдатик в шинели,
так что статуи
цепенели:
что он выкинет?
То ли грозное выкрикнет,
то ли молча за горло возьмет...
Как узнать?
...Но такая теплынь разливалась во взгляде.
— Не волнуйтесь, гражданочки.
Мне поручено вас охранять,
мы поладим.
Отступленье болот.
Сыроватый гранит Петрограда.
За оградою Летнего сада
белых статуй полет.
— А куда ваш полет?
— В небо, в небо,
в проходящие облака...
— Чем вы живы, красавицы?
— Негой, негой:
Так судили века...
И теперь, лишь Нева непогодкой расплещется,
или вскинется крик проходящего катера,
или шорох шагов по траве, —
белым статуям непременно мерещится
помутневшее небо над Питером
и такая теплынь
из-под жестких бровей.
Ленинградская музыка
Пока еще звезды последние не отгорели,вы встаньте, вы встаньте с постели, сойдите к дворам,
туда, где - дрова, где пестреют мазки акварели...
И звонкая скрипка Растрелли послышится вам.
Неправда, неправда, все - враки, что будто бы старят
старанья и годы! Едва вы очутитесь тут,
как в колокола купола золотые ударят,
колонны горластые трубы свои задерут.
Веселую полночь люби - да на утро надейся...
Когда ни грехов и ни горестей не отмолить,
качаясь, игла опрокинется с Адмиралтейства
и в сердце ударит, чтоб старую кровь отворить.
О, вовсе не ради парада, не ради награды,
а просто для нас, выходящих с зарей из ворот,
гремят барабаны гранита, кларнеты ограды,
свистят менуэты... И улица Росси поет!
1962 г.
Ленинградская элегия
Я видел удивительную, красную, огромную луну,
подобную предпраздничному первому помятому блину,
а может быть, ночному комару, что в свой черед
легко взлетел в простор с лесных болот.
Она над Ленинградом очень медленно плыла.
Так корабли плывут без капитанов медленно...
Но что-то бледное мне виделось сквозь медное
покрытие ее высокого чела.
Под ней покоилось в ночи пространство невское,
и слышалась лишь перекличка площадей пустых...
И что-то женское мне чудилось сквозь резкое
слияние ее бровей густых.
Как будто гаснущий фонарь, она качалась в бездне синей,
туда-сюда над Петропавловкой скользя...
Но в том ее огне казались мне мои друзья
еще надежней и еще красивей.
Я вслушиваюсь: это их каблуки отчетливо стучат...
И словно невская волна, на миг взметнулось эхо,
когда друзьям я прокричал, что на прощание кричат.
Как будто сам себе я прокричал все это.
1964
Эта комната
Люблю я эту комнату,
где розовеет вереск
в зеленом кувшине.
Люблю я эту комнату,
где проживает ересь
с богами наравне.
Где в этом, только в этом
находят смысл
и ветром
смывают гарь и хлам,
где остро пахнет веком
четырнадцатым
с веком
двадцатым пополам.
Люблю я эту комнату
без драм и без расчета…
И так за годом год
люблю я эту комнату,
что, значит, в этом что-то,
наверно, есть, но что-то —
и в том, чему черед.
Где дни, как карты, смешивая —
грядущий и начальный,
что жив и что угас, —
я вижу, как насмешливо,
а может быть, печально
глядит она на нас.
Люблю я эту комнату,
где даже давний берег
так близок — не забыть…
Где нужно мало денег,
чтобы счастливым быть.
1963 г.
Поэт посвятил эти строки Константину Паустовскому. «Но ведь это мой вереск и мой кувшин! И комната наша, ленинградская, 62-й год», - вспоминала Ольга Арцимович, с которой Окуджава прожил в браке 35 лет.
Песенка о Фонтанке («По Фонтанке, по Фонтанке, по Фонтанке...»)
По Фонтанке, по Фонтанке, по Фонтанке
лодки белые холёные плывут.
На Фонтанке, на Фонтанке, на Фонтанке
ленинградцы удивленные живут.
От войны еще красуются плакаты,
и погибших еще снятся голоса.
Но давно уж - ни осады, ни блокады -
только ваши удивленные глаза.
Я - приезжий. Скромно стану в отдаленье.
Слов красивых и напрасных не скажу:
что я знаю? Лишь на ваше удивленье
удивленными глазами погляжу.
1967
Осень в Царском селе
Какая царская нынче осень в Царском селе!
Какие красные листья тянутся к черной земле,
какое синее небо и золотая трава,
какие высокопарные хочется крикнуть слова.
Но вот опускается вечер,
и слышится ветер с полей,
и филин рыдает, как Вертер,
над серенькой мышкой своей.
Уже он не первую губит,
не первые вопли слышны.
Он плоть их невинную любит,
а души ему не нужны.
И все же какая царская осень в Царском селе!
Как прижимаются листья лбами к прохладной земле,
какое белое небо и голубая трава,
какие высокопарные хочется крикнуть слова!
1969
Дом на Мойке
Меж домом графа Аракчеева и домом Дельвига, барона,
не просто тротуар исхоженный, а поле - вечно и огромно,
вся жизнь, как праздник запоздалый, как музыкант в краю чужом,
отрезок набережной давней, простертой за его окном.
Меж домом графа Аракчеева и домом Дельвига, барона,
все уместилось понемногу: его любовь, его корона,
беспомощность - его кормилица, и перевозчика весло...
О чем, красотка современная, ты вдруг вздохнула тяжело?
Меж домом графа Аракчеева и домом Дельвига, барона,
как между Было и Не стало - нерукотворная черта.
Ее мы топчем упоенно и преступаем окрыленно,
и кружимся, и кувыркаемся, и не боимся ни черта.
Как просто тросточкой помахивать, раскланиваясь и скользя!
Но род людской в прогулке той не уберегся от урона
меж домом графа Аракчеева и домом Дельвига, барона.
1976
Ленинград
Год от года пышней позолота, многослойнее тонны румян,
но погибелью тянет с болота,
и надежды съедает туман.
Он совсем для житья не пригоден:
нету в нем для души ничего...
Саша Кушнер и Шура Володин —
вот и все из полка моего.
7 октября 1984
Заставка: Поэт Булат Окуджава. Автор: Владимир Богданов. 1964. Источник: russiainphoto.ru
Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: spbcult.ru
Ваш комментарий
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии
Авторизоваться