Портал «Культура Петербурга» продолжает знакомить своих читателей с авторами рубрики «Поэзия субъективна».
Поэт и музыкант Ольга Василевская родилась в 1983 году в Воронеже. Сейчас проживает в Санкт-Петербурге. По образованию она одновременно: артист оркестра, преподаватель игры на скрипке и переводчик с английского языка.
Также она является членом Санкт-Петербургского союза литераторов и автором сборника стихотворений «Междуречье».
У нее были публикации в сборниках проекта #тожепоэты, в журналах «Невский альманах» и «Традиции и Авангард».
Ольга Василевская — участница и победительница различных поэтических конкурсов и фестивалей («Петербургский ангел», «Поэзия улиц», «Филатов-Фест» и др.) Соорганизатор музыкально-поэтического фестиваля «В Контексте Классики».
Публикация подготовлена совместно с петербургским поэтическим фестивалем «В Контексте Классики».
***
Обычный день — не пресный и не терпкий —
на горизонте утренней строки.
Привычно к солнцу поднимают ветки
свои ладони — тонкие листки.
Привычно за моим окном трамваи
по рельсам — по линеечкам — скользят,
и каждая секунда забывает
секунду, что случилась миг назад.
Здесь ничего не происходит, кроме
привычных дел — и в суматохе дня
не различимы частности на фоне.
И мне самой не разглядеть меня…
Но в этой простоте необычайной
единственного смысла зреет взвесь:
есть новый день, и в этом дне случайном —
я есть!
Девушка с картины Боттичелли
Над Невой надкушенным печеньем
полудиск рождает полусвет.
Девушка с картины Боттичелли
смотрит через мутное стекло —
бледный размывается портрет
Невским нескончаемым теченьем.
Завиток волос вот-вот исчезнет,
но проступит золотом икон —
на квадратных фресках в Инстаграме…
Времени спешащему не в такт
девушка воздушными руками
держит, как младенца, лунный лик.
Смешиваясь с красками холста,
гул проспекта льнёт к оконной раме.
А под разведёнными мостами
замирают хором корабли,
как под сводом храма стайка певчих.
Строгий кобальт бархатных гардин
дорогой симаррой лёг на плечи.
Блики одноглазых фонарей
ниткой бус застыли на груди…
Ночь застыла в предвкушеньи встречи
той, что приручила бесконечность,
с тем, кто так мечтал столкнуться с ней.
Призрачна мечта… Совсем другая
жизнь в потоке — не остановить —
сносит в омут шедшего по краю…
Рифмой к недописанной строфе,
не дождавшись Сандро, рвется нить —
фонарей жемчужная кривая…
Девушка уходит, закрывая
двери опустевшего кафе.
***
В прилавок упирается ногой
в киоске полутёмном тётя Гуля.
Из серого, дождливого июля
я прихожу сюда за курагой.
Цветёт у тёти Гули на лице
улыбка жёлтых зёрен кукурузы —
за искренность её киоск кургузый
берёт себе немаленький процент.
Я прихожу из быта и проблем,
я стряхиваю зонт, застряв у входа.
Смеётся Гуля: «Шьто? Шяйтан-погода?
А мне тепло — сижу, орэшьки ем…»
Струится вязью плавный разговор,
в него вьюном вплетаются сюжеты
из жизни тётигулиной, и лето,
и на платке затейливый узор,
и ценники смешные на лотках,
не знавшие о русских орфограммах.
Не важно, где твой бог: в мечетях, в храмах —
и кто твой бог, Иисус или Аллах.
Не важно всё.
Горой лежит инжир.
Лежит в ладони Гули горсть орехов…
Я прихожу за светом и за смехом —
съем курагу и буду дальше жить.
Тридцатилетние
Мы — выкидыш Советского союза,
мы — перестройки хромосомный сбой.
Мы помним детства сладкие арбузы
и Первомай с веселою толпой,
не юные уже не_пионеры,
крещеные уже не вопреки,
свободные, лишённые барьеров,
но пленники протянутой руки
и рынков полуголых девяностых,
и тамагочи, требующих жертв,
взрослевшие полынно, не по ГОСТу,
на тысяче двукратном рубеже,
гнобившие бездушно, не по-детски,
девчонок, не имеющих лосин,
собравшие коллекцию из нэцкэ
и грезившие палкой колбасы,
прошедшие Чечню половозрело,
беспомощно оставившие мать,
привыкшие потом по беспределу
решать проблемы — и в расход пускать —
нестройные ряды тридцатилетних
и тех, кому немножечко за «ЧО»,
глотаем по ТВ любые сплетни
и боремся неведомо за что…
Что нам, таким, до революций прошлых?
Что нам до войн, терзавших прошлый век?
Когда любить Россию стало пошло,
мы запивали колой чебурек,
растягивали на неделю сникерс…
Не верили ни в Бога, ни в вождей…
И поздно нам уже кричать: «Проснитесь!»,
хлестать по спинам струпьями вожжей.
Без памяти, обычаев, устоев,
но с хатой непременно на краю,
Историю считаем за пустое,
не написав историю свою.
Послание потомкам
Когда-нибудь, задолго после нас
Вконтакт войдёт какой-нибудь учёный,
как в древний город /город обречённых
с холодным настом рифмовать ГЛОНАСС/.
Зайдёт в разгар сезонных распродаж,
где «всё по сто»: за тело ли, за душу…, —
где яблоко надкушенное рушит
свободу, выходящую в тираж.
Проникнет в мир, где много сотен кривд —
и каждый выбирает, что по нраву,
где не талант, а хайп приносит славу —
на пьедестал возводит примитив.
Когда-нибудь, пытаясь нас понять,
сотрут границу между временами…
А мы — картинки с пухлыми губами,
мы — мемы про тебя и про меня,
мы — клип, мы — фейк, мы — чей-нибудь репост,
банальность с сотней миллионов копий.
Мы — Соломона брошенные копи…
Мы предали мечту достать до звёзд.
Мы — вавилонской башни кирпичи,
мы — в космосе немом оглохший глобус,
у каждого есть свой язык и голос.
Нам есть, о чём сказать, но мы молчим…
Ода луку
- Мы без лука, как без рук! -
мне сказал однажды друг
/шла у нас игра в индейцев,
мы ломали дружно бук/.
Только я подумал вдруг:
«Всем на свете нужен лук!
Лук — проверенное средство,
победит любой недуг,
пригодится в овощах
краснокожего борща — лук! —
не что-нибудь иное —
не копьё и не праща!» —
так я думал… Ну, а вслух
прокричал: — Ломай, Андрюх!
Отрывай скорее ветку
и кричи, как Чингачгук,
потому что через луг
мчатся несколько подруг
вместе с бледнолицей Светкой —
и без лука нам каюк!
***
Иван-чай отцветает, бледнеет огонь на полях,
из тетрадных листов я слагаю сады оригами.
Вянут ноты, в минор превращая мажорные гаммы —
песню осени шепчут потухшим цветам тополя.
Нездоровый румянец заката горит на лице,
как пощёчина лета, с которым решили расстаться.
Не считая минут и монет, полустанков и станций,
я спешу к своей осени — лучшей из всех панацей
от нелепых обид, недостигнутых кем-то орбит.
Электрический бит отчеканят колеса по рельсам.
Выгорают цвета, не надеясь на хрупкое «если»,
высыхают цветы, чтоб спасать от дождей ОРВИ.
Затихает мотив, соскользнув со струны-тетивы.
В толще жёлтых страниц истончается время в гербарий.
Отцветёт иван-чай, и на завтра замечу едва ли
этот буйный костёр средь осенней пожухлой травы.
Трамвай № 16
В трамвае шестнадцатом — осень,
+8° и семь человек.
Вращают железные оси
колёсами вспененный снег
по кругу, по кругу, по кругу…
И рельсы зациклены в круг.
За окнами кружится вьюга
в дремоте троллейбусных дуг,
в цейтноте маршрутных заносов,
в час-пике автобусных фар…
В трамвае шестнадцатом осень
неспешно скользит на бульвар
по улочкам узким, до ночи
по шумным проспектам поёт
трамвайным весёлым звоночком,
как соль, разъедающим лёд;
и носом обветренным косит
зимы распоясанной смех…
В трамвае шестнадцатом осень
везёт пассажиров к весне…
Поэт и музыкант Ольга Василевская родилась в 1983 году в Воронеже. Сейчас проживает в Санкт-Петербурге. По образованию она одновременно: артист оркестра, преподаватель игры на скрипке и переводчик с английского языка.
Также она является членом Санкт-Петербургского союза литераторов и автором сборника стихотворений «Междуречье».
У нее были публикации в сборниках проекта #тожепоэты, в журналах «Невский альманах» и «Традиции и Авангард».
Ольга Василевская — участница и победительница различных поэтических конкурсов и фестивалей («Петербургский ангел», «Поэзия улиц», «Филатов-Фест» и др.) Соорганизатор музыкально-поэтического фестиваля «В Контексте Классики».
Публикация подготовлена совместно с петербургским поэтическим фестивалем «В Контексте Классики».
***
Обычный день — не пресный и не терпкий —
на горизонте утренней строки.
Привычно к солнцу поднимают ветки
свои ладони — тонкие листки.
Привычно за моим окном трамваи
по рельсам — по линеечкам — скользят,
и каждая секунда забывает
секунду, что случилась миг назад.
Здесь ничего не происходит, кроме
привычных дел — и в суматохе дня
не различимы частности на фоне.
И мне самой не разглядеть меня…
Но в этой простоте необычайной
единственного смысла зреет взвесь:
есть новый день, и в этом дне случайном —
я есть!
Девушка с картины Боттичелли
Над Невой надкушенным печеньем
полудиск рождает полусвет.
Девушка с картины Боттичелли
смотрит через мутное стекло —
бледный размывается портрет
Невским нескончаемым теченьем.
Завиток волос вот-вот исчезнет,
но проступит золотом икон —
на квадратных фресках в Инстаграме…
Времени спешащему не в такт
девушка воздушными руками
держит, как младенца, лунный лик.
Смешиваясь с красками холста,
гул проспекта льнёт к оконной раме.
А под разведёнными мостами
замирают хором корабли,
как под сводом храма стайка певчих.
Строгий кобальт бархатных гардин
дорогой симаррой лёг на плечи.
Блики одноглазых фонарей
ниткой бус застыли на груди…
Ночь застыла в предвкушеньи встречи
той, что приручила бесконечность,
с тем, кто так мечтал столкнуться с ней.
Призрачна мечта… Совсем другая
жизнь в потоке — не остановить —
сносит в омут шедшего по краю…
Рифмой к недописанной строфе,
не дождавшись Сандро, рвется нить —
фонарей жемчужная кривая…
Девушка уходит, закрывая
двери опустевшего кафе.
***
В прилавок упирается ногой
в киоске полутёмном тётя Гуля.
Из серого, дождливого июля
я прихожу сюда за курагой.
Цветёт у тёти Гули на лице
улыбка жёлтых зёрен кукурузы —
за искренность её киоск кургузый
берёт себе немаленький процент.
Я прихожу из быта и проблем,
я стряхиваю зонт, застряв у входа.
Смеётся Гуля: «Шьто? Шяйтан-погода?
А мне тепло — сижу, орэшьки ем…»
Струится вязью плавный разговор,
в него вьюном вплетаются сюжеты
из жизни тётигулиной, и лето,
и на платке затейливый узор,
и ценники смешные на лотках,
не знавшие о русских орфограммах.
Не важно, где твой бог: в мечетях, в храмах —
и кто твой бог, Иисус или Аллах.
Не важно всё.
Горой лежит инжир.
Лежит в ладони Гули горсть орехов…
Я прихожу за светом и за смехом —
съем курагу и буду дальше жить.
Тридцатилетние
Мы — выкидыш Советского союза,
мы — перестройки хромосомный сбой.
Мы помним детства сладкие арбузы
и Первомай с веселою толпой,
не юные уже не_пионеры,
крещеные уже не вопреки,
свободные, лишённые барьеров,
но пленники протянутой руки
и рынков полуголых девяностых,
и тамагочи, требующих жертв,
взрослевшие полынно, не по ГОСТу,
на тысяче двукратном рубеже,
гнобившие бездушно, не по-детски,
девчонок, не имеющих лосин,
собравшие коллекцию из нэцкэ
и грезившие палкой колбасы,
прошедшие Чечню половозрело,
беспомощно оставившие мать,
привыкшие потом по беспределу
решать проблемы — и в расход пускать —
нестройные ряды тридцатилетних
и тех, кому немножечко за «ЧО»,
глотаем по ТВ любые сплетни
и боремся неведомо за что…
Что нам, таким, до революций прошлых?
Что нам до войн, терзавших прошлый век?
Когда любить Россию стало пошло,
мы запивали колой чебурек,
растягивали на неделю сникерс…
Не верили ни в Бога, ни в вождей…
И поздно нам уже кричать: «Проснитесь!»,
хлестать по спинам струпьями вожжей.
Без памяти, обычаев, устоев,
но с хатой непременно на краю,
Историю считаем за пустое,
не написав историю свою.
Послание потомкам
Когда-нибудь, задолго после нас
Вконтакт войдёт какой-нибудь учёный,
как в древний город /город обречённых
с холодным настом рифмовать ГЛОНАСС/.
Зайдёт в разгар сезонных распродаж,
где «всё по сто»: за тело ли, за душу…, —
где яблоко надкушенное рушит
свободу, выходящую в тираж.
Проникнет в мир, где много сотен кривд —
и каждый выбирает, что по нраву,
где не талант, а хайп приносит славу —
на пьедестал возводит примитив.
Когда-нибудь, пытаясь нас понять,
сотрут границу между временами…
А мы — картинки с пухлыми губами,
мы — мемы про тебя и про меня,
мы — клип, мы — фейк, мы — чей-нибудь репост,
банальность с сотней миллионов копий.
Мы — Соломона брошенные копи…
Мы предали мечту достать до звёзд.
Мы — вавилонской башни кирпичи,
мы — в космосе немом оглохший глобус,
у каждого есть свой язык и голос.
Нам есть, о чём сказать, но мы молчим…
Ода луку
- Мы без лука, как без рук! -
мне сказал однажды друг
/шла у нас игра в индейцев,
мы ломали дружно бук/.
Только я подумал вдруг:
«Всем на свете нужен лук!
Лук — проверенное средство,
победит любой недуг,
пригодится в овощах
краснокожего борща — лук! —
не что-нибудь иное —
не копьё и не праща!» —
так я думал… Ну, а вслух
прокричал: — Ломай, Андрюх!
Отрывай скорее ветку
и кричи, как Чингачгук,
потому что через луг
мчатся несколько подруг
вместе с бледнолицей Светкой —
и без лука нам каюк!
***
Иван-чай отцветает, бледнеет огонь на полях,
из тетрадных листов я слагаю сады оригами.
Вянут ноты, в минор превращая мажорные гаммы —
песню осени шепчут потухшим цветам тополя.
Нездоровый румянец заката горит на лице,
как пощёчина лета, с которым решили расстаться.
Не считая минут и монет, полустанков и станций,
я спешу к своей осени — лучшей из всех панацей
от нелепых обид, недостигнутых кем-то орбит.
Электрический бит отчеканят колеса по рельсам.
Выгорают цвета, не надеясь на хрупкое «если»,
высыхают цветы, чтоб спасать от дождей ОРВИ.
Затихает мотив, соскользнув со струны-тетивы.
В толще жёлтых страниц истончается время в гербарий.
Отцветёт иван-чай, и на завтра замечу едва ли
этот буйный костёр средь осенней пожухлой травы.
Трамвай № 16
В трамвае шестнадцатом — осень,
+8° и семь человек.
Вращают железные оси
колёсами вспененный снег
по кругу, по кругу, по кругу…
И рельсы зациклены в круг.
За окнами кружится вьюга
в дремоте троллейбусных дуг,
в цейтноте маршрутных заносов,
в час-пике автобусных фар…
В трамвае шестнадцатом осень
неспешно скользит на бульвар
по улочкам узким, до ночи
по шумным проспектам поёт
трамвайным весёлым звоночком,
как соль, разъедающим лёд;
и носом обветренным косит
зимы распоясанной смех…
В трамвае шестнадцатом осень
везёт пассажиров к весне…
Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: spbcult.ru
Ваш комментарий
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии
Авторизоваться