Опубликовано: 27 марта 2024 года
Творчеству Маслова присущ стиль эпохи «Новых художников», Олег является автором самой известной картины времен перестройки «Исследователь стука». При этом не живописью единой богато портфолио мастера, им постигнута также графика, фотография и видео.
- Олег, скажите пару слов о своей мастерской. Как давно Вы здесь, почему выбрали локацию на Пушкинской-10?
- Думаю, это она выбрала меня, здесь я с 1993 года. Дом на Пушкинской, 10 в свое время был большим сквотом для творческих людей, тут жили художники и музыканты со всей страны. В том числе, группы «Аквариум», «ДДТ», «Колибри», были здесь и театры, отсюда, например, вышел режиссер БДТ Андрей Могучий. Пушкинская-10 стала местом силы, когда на волне перестройки рухнул наш клуб «НЧ/ВЧ», работавший под патронажем Комитета комсомола.
- А не ограничивал ли подобный патронаж свободу мыслей?
- Нисколько. В обществе назрела тяга к свободе и самовыражению, всем было важно выпустить пар из чайника, который давно кипел. С ними, без них, мы продолжали делать свое искусство. Говоря о мастерских, какое-то время локацию Пушкинской-10 я использовал, как склад, потому что моя мастерская находилась в Инженерном замке, то время, когда его только передали Русскому музею. Это был роскошный 400-метровый зал с видом на Летний сад и Марсово поле. Когда он стал полноценным музеем, мне пришлось съезжать. Ведь выносить из помещения картины, пусть и свои, стало уже странно и подозрительно.
- У Вас творческая династия, знаю, что Ваш отец работал художником-оформителем. Можно сказать, что именно он оказал на Вас наибольшее творческое влияние?
- Безусловно, ведь бытие и определяет сознание. С семьей мне очень повезло, я горячо обожал своего папу. То, какой я – заслуга моих родных. 
- Никогда не было мыслей и желания заниматься чем-то, кардинально отличающимся от изобразительного искусства. Спрашиваю, потому что в творческих семьях все будто предрешено. Знаю, что Вы были шоуменом и сценографом на первых концертах группы «Поп-механика» Сергея Курёхина.
- С детства я испытывал жуткий протест против некоторых видов наук, математиком или физиком я бы точно не стал. В свое время было желание попробовать себя в роли актера или режиссера. Эту страсть я и реализовал вместе с группой «Поп-механика», с которыми мы объехали пол Европы. Еще мне всегда нравилось петь. Во времена, когда группа «Ленинград» была совсем юна, и оттуда ушел ее первый солист – Игорь Вдовин, Сергей Шнуров предлагал стать солистом мне. Но мне, по моему складу характера и личности близка спокойная деятельность, очень уж важно иногда побыть в одиночестве. Я бы не смог бесконечно скакать по сцене. Я – художник. Изобразительное искусство – мое лекарство и мой смысл жизни, без него я чувствую себя уязвленным человеком. Искренне завидую тем цельным людям, которые ощущают себя гармоничными, просто валяясь на диване и смотря телевизор, наверное, они монолитны, им не нужно никому ничего доказывать.
- Одно направление выделить невозможно, скажу, что просто тружусь над изобразительным искусством. Я вынужден менять стили, ведь жизнь длинна и многообразна. Когда-то я думал, что умру молодым. Эти мысли диктовала мне лихая юность, ей вторил асоциальный образ жизни, запрещенные вещества и разрушающее государство. Но времена меняются, меняемся вместе с ним и мы. Специально я ни под кого не подстраиваюсь, просто плыву по течению.
В каждый период жизни хочется говорить о разном и доносить разное. Творчество – вещь сокровенная, оно передает вещи радующие, тревожащие, да и просто трогающие душу.
В каждый период жизни хочется говорить о разном и доносить разное. Творчество – вещь сокровенная, оно передает вещи радующие, тревожащие, да и просто трогающие душу.
- Сейчас работаю над полотнами, которые еще не были показаны широкой публике, готовится выставка, запланированная на осень в галерее «К-35» в Москве. Посвящена она будет Летнему саду, с которым у меня произошла жуткая история. С ранних лет я обожал эту локацию, она была для меня местом силы и примером истинного романтизма. Сады - вообще высшее проявление культурной цивилизации человечества, доказательство тому раскопки в Помпеях, в залах и комнатах которого были обнаружены изображения садов со статуями. Даже живя в райском, теплом регионе, не скованным снегом и холодом люди окружали себя этой красотой.
В конце 2005-го в Летнем саду произошла реставрация - с оригинальных скульптур сделали копии, выполнив их из пластмассы и мраморной крошки. Аргументировано это решение было быстрой разрушаемостью настоящего мрамора.
Тогда же здесь нашлось место и турецким фонтанчикам, и безвкусным заборчикам. Я страшно был угнетен новым обликом Летнего сада, проклял его и себя, что не ходил с плакатами и не пытался отстоять первозданный вид этой локации. Из-за своей личной трагедии я несколько лет не посещал это место, но, в конце концов, понял, что не могу жить с такой ненавистью в сердце. Этой осенью, забыв горе и обиду, я таки дошел до Летнего сада. Над ним нависало темное Барбизонское небо, временами лил грибной дождь и даже проскальзывала радуга. В саду гуляли абсолютно счастливые люди, не знавшие первозданный вид этого места, я слился с общей атмосферой умиротворения, и мы друг друга простили. Я вспомнил, что жизнь длинна и удивительна, а концентрироваться на обидах непростительно.
В конце 2005-го в Летнем саду произошла реставрация - с оригинальных скульптур сделали копии, выполнив их из пластмассы и мраморной крошки. Аргументировано это решение было быстрой разрушаемостью настоящего мрамора.
Тогда же здесь нашлось место и турецким фонтанчикам, и безвкусным заборчикам. Я страшно был угнетен новым обликом Летнего сада, проклял его и себя, что не ходил с плакатами и не пытался отстоять первозданный вид этой локации. Из-за своей личной трагедии я несколько лет не посещал это место, но, в конце концов, понял, что не могу жить с такой ненавистью в сердце. Этой осенью, забыв горе и обиду, я таки дошел до Летнего сада. Над ним нависало темное Барбизонское небо, временами лил грибной дождь и даже проскальзывала радуга. В саду гуляли абсолютно счастливые люди, не знавшие первозданный вид этого места, я слился с общей атмосферой умиротворения, и мы друг друга простили. Я вспомнил, что жизнь длинна и удивительна, а концентрироваться на обидах непростительно.
- Как считаете, Ваше творчество – это искусство для всех? Или же оно понятно лишь ценителям?
- Точно для всех, я сконцентрирован на том, чтобы делать искусство, развернутое лицом к публике. Безусловно, каждой из работ присуща разная степень глубины, а испытываемые от нее ощущения зависят от эмоциональной открытости зрителя.
- Вы ведь учились и провели свое детство в Пензе. Как оказались в Петербурге?
- Родился в маленьком городке Льгов, в Курской области, потом с семьей мы переехали в Пензу, но я всегда мечтал оттуда уехать. Однажды, в 6 классе мы вместе учительницей истории со школьной экскурсией поехали в Ленинград. Пропустить это приключение я не мог, был страшно влюблен в преподавательницу, она была молодой, красивой, интеллигентной и всех называла на «Вы». Нас поселили в какой-то школе в начале Пискаревского проспекта, и вот когда девочки с учительницей засыпали, мы могли открывать окно и идти гулять. Меня моментально покорили белые ночи, ведь в Поволжье, с его континентальным климатом, когда в шесть часов выключали свет, для всех наступала ночь. А здесь на Марсовом поле в ночи гуляли бабушки с внуками. Тогда я подумал, что здесь живут самые счастливые дети с бесконечным детством. А в момент, когда увидел алкоголика в шляпе и костюме тройка – бесповоротно влюбился в город и дал себе обещание переехать сюда жить.
- В Вашей карьере было место для коллабораций, взять хотя бы совместные полотна с Виктором Кузнецовым. Не тяжело ли работать в команде вместе со второй творческой единицей, как уживались два гения?
- В первую очередь это была дружба, при каждой встрече выделялись эндорфины и дофамин. Испытывать подобное ощущения очень ценно и трепетно, талант и мастеровитость смещаются на второй план, когда есть такие чувства и химия. Наша коллаборация была довольно долгой, а познакомились мы на корабле, плывущим во Францию. Мне казалось, что перед нами непаханое поле, что работ и вдохновения нам хватит до пенсии. Но меняется мир, меняемся и мы, наш дуэт распался, и мы пошли своими дорогами.
- У Вас андреграундное прошлое, Вы входили в радикальное крыло группы «Новые художники», выступали и дружили с Борисом Гребенщиковым, Сергеем Курёхиным, Виктором Цоем, да и вообще были настоящим панком в области культуры. При этом в 90-е стали профессором «Новой академии изящных искусств». Как решились на такие перемены и каким были педагогом?
- В то время каждый мог создать какую-то организацию, можно было даже сделать печать, которая действовала бы в Европе, так мы сами назначили себя профессорами и начали создавать историю. Педагогом я был шикарным, видимо, сыграло роль то, что в свое время я закончил живописно-педагогическое отделение. Думаю, что преподавать нужно либо в очень молодом, либо в очень почтенном возрасте. Когда ты молод, в тебе масса энергии, к тому же ты поколенчески связан со своими учениками, у вас общие цели. В старости же человек, как правило, все и всем уже доказал, здесь в бой вступают знания и багаж опыта, которым следовало бы поделиться.
- А есть ли у Вас известные ученики?
- Одна наша ученица со справкой от нашей академии поступила в Берлинскую Академию искусств на отделение живописи, другой стал членом союза художников Германии. Многие стали дизайнерами и декораторами, внесли свой вклад практически во все культовые клубы Москвы и Петербурга.
- Ваши картины выставлялись в Венгрии, Германии, Италии, Дании (список можно продолжать долго). Какая страна наиболее тепло приняла художника Олега Маслова?
- В этом списке вся Европа, есть города Америки и даже Африки. Тепло принимали все без исключения.
Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: spbcult.ru
Ваш комментарий
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии
Авторизоваться