Алисе Фрейндлих исполняется 90 лет

Алиса Фрейндлих: «Все в жизни человека предписано. Но каждому дается шанс изменить что-то на протяжении этого пути. Как поступать? Только прислушиваться к интуиции. Первый внутренний посыл и есть правильный ответ. Если потом передумаете — решение будет, скорее всего, неверным. Иногда и у меня так было, когда я поступила «разумно», вопреки зову сердца, и потом очень жалела об этом».

Алиса Фрейндлих: «Есть одна ошибка, в которой я не устаю раскаиваться. Три четверти жизни я думала, что все еще впереди. Это такая глупость — думать, что все еще впереди. Это чревато потерей времени, впечатлений... «Ой, все впереди, все еще будет, все успею!». Ни черта! Вот надо, как только, так сразу. И не думать, что все еще впереди. Потому что опомнишься, но будет поздно».

Алиса Фрейндлих: «В начале войны проблем с едой мы не ощущали. Я помню, как к нам прибегала соседка с чашечкой, просила немножко, пару ложечек, манки для своего ребенка. И бабушка ей насыпала манки. Еще не наступила зима, еще шла осень 41-го. Еще можно было безмятежно отдать кому-то столовую ложку манки. Никто же не предполагал, что блокада будет так долго длиться. А потом наступила зима, и бабушка перешла на режим строгой экономии и дисциплины. Она больше не давала нам хлеб просто так. Только строго по часам».

Алиса Фрейндлих: «Главное впечатление моего детства — война, блокада. Хорошо помню, как напряженно смотрела на часы: когда же стрелка наконец дойдет до нужного деления и можно будет съесть крохотную дольку от пайки хлеба? Такой жесткий режим устроила нам бабушка — и потому мы выжили. Да, блокадники были очень сосредоточены на себе, и эта созерцательность своего внутреннего состояния и дала нам возможность, во-первых, выжить, во-вторых, все, все запомнить. Может быть, когда-нибудь напишу об этом… Вместе с трудным, с очень страшным в моих детских впечатлениях из тех дней осталось и острое ощущение того, что у нас, блокадников, была особая потребность в улыбке — видимо, в этом заключалась и какая-то психотерапия, и какая-то даже физическая защита…».

Алиса Фрейндлих: «Счастье — это любить. Хотя, если любовь не взаимна, это, конечно, трудно назвать счастьем, но внутри себя это все-таки счастье, потому что гораздо благозвучнее, благотворнее, гораздо важнее любить, а не быть любимой. Быть любимой — хорошо, но любить — это все-таки внутри себя какое-то движение, движение твоего существа».

Алиса Фрейндлих: «Театр для меня — это как будто продолжение детства. Потому что, мне кажется, что сценическая игра — это, прежде всего, такая равная детству вера в предлагаемые обстоятельства. Потому что никто так не верит в игру и в обстоятельства, которые сам себе задает, как дети. Ведь нет сценического воплощения без сценического воображения».

Алиса Фрейндлих: «Я всегда понимала, что некрасива. А для того чтобы играть те роли, к которым предрасположено мое нутро, мне надо было преодолеть отношение к себе как к гадкому утенку. Это не значит, что я сделала себя красивее. Но я приучила людей к своей некрасивости. Они перестали ее замечать».

Алиса Фрейндлих: «О работе в театре имени Комиссаржевской я вспоминаю с большим удовольствием. Я прошла там хорошую школу, очень хорошую. Я там не была премьершей. Там блистала превосходная актриса Эмма Попова. А мне доставались лишь те роли, от которых отказалась звезда (или, как говорят в театре, которые упали со стола Поповой). Я рыдала и переживала страшно, что мне не удалось сыграть Дороти в „Пятой колонне“ Э. Хемингуэя».

Алиса Фрейндлих: «Сколько бы театру ни предрекали скорую смерть — это неправда! И именно потому, что связь между артистами на сцене и зрителями в зале — великая вещь! Живое соучастие, сопереживание, когда зрители подпитывают энергией и друг друга, и актера».

Алиса Фрейндлих: «Игорь Петрович был старше меня на шестнадцать лет, и я стала его третьей женой. Когда мы встретились, я была абсолютно белым листом во всех житейских отношениях. Как актриса-то уже сформирована, много играла, будь я незаметным пятнышком, он меня не позвал бы в театр. Он был большой умница, с потрясающим чувством юмора. Мне было интересно — я жадно, как губка, впитывала все, что он знал, умел, мог, чем был богат. И я не боялась выходить за него замуж, потому что мне все в нем было интересно, мне было чему у него поучиться».

Алиса Фрейндлих: «У меня был хороший голос, я обожала музыку. Родственники советовали мне поступать в консерваторию. Но мой папа резонно заметил, что мне там ничего интересного не светит, поскольку я маленькая, а опера требует фактуру. Он же сказал, что если я пойду в театральный институт, то смогу все: играть, петь, танцевать».

Алиса Фрейндлих: «Он <Игорь Владимиров> развернул мою судьбу, благодаря ему меня заметили… Мы были не только супругами, мы являли собой крепкий творческий союз. Он, как я, испытывал к музыке не просто слабость, он был ею болен. Именно поэтому поставил так много музыкальных спектаклей. Именно музыка открывает и актерскую душу, умножает зрительское восприятие».

Алиса Фрейндлих: «Что же касается фильмов советского периода, лучшие его образцы отобраны временем. Трудно себе представить, сколько тогда снималось фильмов — великое множество. Это мелкое зерно уже давно выпало сквозь ситечко, оставив зерно крупное — картины, которые стали классикой. Только их мы сегодня смотрим и ими клянемся, как доблестью своей. Но мы не вдаемся в подробности того, сколько советского барахла было снято, а оно было. Сегодняшние хорошие фильмы, как и советские, со временем отсеются по принципу ситечка».