Людмила Румянцева: «На черном асфальте написаны желтые листья»

Она родила в Ленинграде в 1950 году, закончила факультет Психологии ЛГУ им. Жданова.

Стихи начал писать в студенческие годы, занимаясь в ЛИТо поэта Германа Гоппе при ДК им. Дзержинского. Потом был 30-летний, который Людмила посвятила семье, быту и рукоделию. А лет 15 назад снова вернулась к стихам. 

«Стихи для меня – всегда неожиданность, - утверждает Румянцева. - Это – и новое видение мира, и новое осмысление каких-то внутренних переживаний. А еще возможность поговорить с кем-то далеким и рассказать ему о своих мыслях и чувствах, а также поделиться с ним своим видением мира. Пусть даже это будет всего один читатель, но если найдется созвучие, значит, произведение было написано не зря. Впрочем, «зря» никогда не бывает – ведь стих, как дитя, рождается из глубинных недр души, и удержать этот процесс рождения – невозможно. А после «родов» что-то чуть-чуть меняется. Всегда! И вокруг, и внутри».

Людмила - член Петербургского отделения Российского союза профессиональных литераторов, клуба авторской песни «Восток», а также автор четырех сборников стихов.

Спикер не согласна с утверждением, что в последнее время поэзия стала менее популярна, чем в 60-е годы XX века: «Сейчас появляются очень интересные молодые (даже юные) и совсем ДРУГИЕ - поэты. Они и видят, и мыслят, и говорят по-другому. У них – свои литературные содружества, часто это синтез: музыка-живопись - текст.

А еще для поэзии нужна остановка, пауза. Наш темп жизни не позволяет расслабиться и хотя бы неспешно погулять по городу, прислушаться к нему и к себе…»

 

* * *

На черном асфальте написаны желтые листья...

Ах, как этой ночью незримый Художник старался,

водя по асфальту своею намокшею кистью,

чтоб этот осенний рисунок подольше остался...

 

Чтоб ветер небрежно с холста его утром не сбросил,

чтоб люди его не стоптали, ступая беспечно.

Наивный художник по имени Поздняя осень

расписывал город и верил, что это - навечно!

 

Не зная, что рядом другой приготовил белила

и ждет, чтобы в город, ворвавшись безжалостной кистью,

стереть и - навечно! - покрыть белоснежным настилом

на черном асфальте последние желтые листья...

 

* * *

И вот ноябрь. И в память о былом

еще последний лист на ветке медлит

слететь, и машет сморщенным крылом.

 

И вот ноябрь. Покорность ожиданья,

что завтра снег, стыдливость одолев,

прильнет к земле с любовью и стараньем.

 

И вот ноябрь. И первую страницу,

вписав в зимы грядущей черновик

и в межсезонье встретившись на миг,

мечта и память пробуют ужиться.

 

* * *

Ну что же ты, ноябрь? Ни то, ни се,

уже не осень – не зима тем боле.

Ноябрь в себе спокойствие несет,-

располагая в комнатной неволе,

 

смотреть из-под прикрытых сонных век

как на окне трясет ознобом шторы.

когда ползет по стеклам мокрый снег

под леденящим ветреным напором.

 

Бесцветность. Лень. Унынье. Маята…

В тепле листаешь книжные страницы.

И с черноплодки мокрого куста

Слетают в грязь объевшиеся птицы

 

***

…В моем доме тепло. В доме книги, компьютер и телек.

И цветы на столе. И коробка любимых конфет.

Можно долго лежать, не вставая, в уютной постели,

Понимая, что смысла в рассветном вставании - нет.

 

Никуда не спешить: только в «Ленту» за фаршем и хлебом.

Это возраст виновен? А может, о лете скорбя,

Не желаешь утешиться серым и пасмурным небом

И принять неизбежный как старость, приход ноября…

 

* * *

В причудливом танце сплетаются капли....

То ветра с дождем запоздалое танго...

Березка дрожит - даже ветви озябли,

И все-таки гордую держит осанку.

 

А ветер ласкает намокшие пряди,

и дождик ей что-то твердит по секрету...

Березка внимает, почтения ради -

но не удостоит их ласки - ответом...

 

Ей все вспоминается тот, мимолетный...

не ветер, не дождь, просто гость листопадный.

Он ей показался беспечно-свободным,

ласкающим нежно, целующим жадно...

 

Всего за мгновение - листья опали,

чтоб вдаль улететь за последнею птицей.

Березка стоит, понимая едва ли

за что - ей листовою пришлось расплатиться...

* * *

Испуганною птицею метнулась

моя душа к твоей, ища спасенья.

Шел первый снег, и тополя, сутулясь

печально провожали день осенний.

 

Мне было одиноко и тоскливо,

Казался мир пустым и безответным...

Прости, что не смогла сдержать порыва

украсить птицей этот фон бесцветный.

 

Прости, что так настойчиво летела

устав от равнодушья и цинизма.

И, обретя созвучие, запела,

В стихи упрятав норов свой капризный

 

Все было: листьев, снега, слов круженье...

И ничего, что также одиноко

у птицы на закате было пенье,

и душу обжигала ночь тревогой.

 

Что птице надо, чтоб опять запелось?

Что надо мне, чтоб рядом - равноправной?

Тебя простить за то, что не сумела

тебе сказать в стихах о самом главном.

 

И ты прости, что не меня - другую

Нашел, но то, что я в тебе открыла -

ей не узнать! И больше не тоскуя,

я стану, наконец, опять двукрылой.

 

И первый снег меня закружит скоро…

И я его отмечу День рожденья…

И без тебя войду в тот странный Город,

Что мне дарили ты и сновиденья.

 

* * *

В небо выпущу имя твое,

Пусть оно улетает птицей -

Вольным северным журавлем.

Ну а я приручу - синицу.

 

Ей сегодня нужней тепло

бесприютных моих ладоней

одиночеством обожгло

даже звезды на небосклоне.

 

Журавлю устремить крыла

в ночь и звездность... Синице жаться

к хрупкой призрачности стекла,

в дом проситься, чтоб там остаться.

 

Я впущу ее... Пусть живет....

Ей и надо - добра крупицу!

Журавля провожу в полет,

А синица ведь тоже птица.

 

Но когда острием звезды

вдруг напишутся в сердце строчки,

Но когда все стихи - в мосты

превратятся в молчанье ночи -

 

в лунный свет распахну окно,

чтоб за именем устремиться!

Да, синица со мною - но

не нужна мне в руке синица.

 

Легкокрылого журавля

мне касанье крыла дороже...

А мечту предавать нельзя,

Потому что вернуть не сможешь.

Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: spbcult.ru